Юрий Емельянов

Кроме того, очевидно, что Хрущев сделал свой доклад политическим орудием не только внезапно поражающего действия, но и многоцелевого назначения. С помощью этого доклада он наносил превентивные удары по своим политическим противникам, создавал плацдармы для грядущих наступлений на них и в то же время старался обеспечить условия для временного перемирия, позволяющего ему упрочить свое нынешнее положение.

Главное внимание в своем докладе Хрущев уделил репрессиям 1936-1938 годов, к которым были причастны Молотов и Маленков. Особый раздел доклада был посвящен "ленинградскому делу". Поскольку в дальнейшем Хрущев обвинял Маленкова в организации этого "дела", можно заподозрить, что так был подготовлен плацдарм для нападения на его соперника.

На протяжении доклада Хрущев не раз давал делегатам информацию, которая могла дискредитировать бывшего премьера, хотя вроде бы речь и не шла о нем прямо. Осуждая Сталина за плохую оснащенность Красной Армии оружием в первые дни войны, Хрущев вспоминал свою беседу по телефону с Маленковым. В ответ на слова Хрущева: "Имеется много добровольцев, которые хотят вступить в армию и требуют оружие. Вы должны дать нам оружие", - Маленков якобы ответил: "Мы не можем дать вам оружие. Мы посылаем все винтовки в Ленинград, и вы должны вооружаться сами". Этот рассказ изображал Маленкова бесчувственным бюрократом, который в начале войны мешал организации обороны страны и отказывал патриотам в оружии. Не случайно ответом на слова Хрущева было отмеченное стенограммой "волнение в зале".

Хрущев особо остановился на югославском вопросе, заявив, что в конфликте с Югославией Сталин "играл постыдную роль". Хрущев подчеркивал решение июльского (1955) пленума ЦК КПСС, который поддержал его в споре с Молотовым. Тем самым Хрущев давал понять, что Молотов, который так резко критиковал Хрущева полгода назад за отказ от прежней политики в отношении Тито, играл столь же "постыдную роль".

Таким образом, нападая на Сталина, Хрущев подготовил идейно-политические позиции для продолжения борьбы с Маленковым и Молотовым. Через полтора года он воспользовался аргументами, изложенными в докладе на закрытом заседании XX съезда, для обвинений Молотова, Маленкова и их союзников в совершении всевозможных беззаконий в годы правления Сталина. Однако в феврале 1956 года Хрущев не использовал материалы комиссии Поспелова для прямых обвинений против Молотова и Маленкова и ушел от полемики со своим коллегами по Президиуму ЦК КПСС. Он нашел удобную формулу для того, чтобы временно вывести своих коллег из-под обвинений в соучастии в тех беззакониях, в которых Хрущев обвинял лишь Сталина. Он заявлял: "Сталин, как нам было сообщено членами Политбюро того времени, не показывал им заявлений многих обвиняемых партийных активистов, когда они перед военным трибуналом брали свои признания назад и просили об объективном рассмотрении их дел". Сосредоточив все обвинения на Сталине (и лишь отчасти на Берии, Абакумове и Ежове), Хрущев, по сути, предлагал своим коллегам объединиться против покойного генералиссимуса.

Атака на Сталина позволяла Хрущеву найти общего политического врага для всей партии и расколоть возможные группировки, направленные против него. Не случайно во время доклада Хрущев неоднократно обращался то к одному, то к другому партийному руководителю, напоминая им об обидах, которые они вытерпели от Сталина. Хрущев вспоминал о критических замечаниях в адрес Молотова и Микояна, высказанных Сталиным на октябрьском (1952) пленуме ЦК КПСС. Он воспроизводил жалобы Булганина на подозрительность Сталина. Он призывал Ворошилова поддержать критику Сталина собственными воспоминаниями.

Многочисленными примерами Хрущев постоянно пытался создать впечатление, что партийные руководители постоянно находились под угрозой стать жертвами репрессий и пополнить число заключенных и расстрелянных. Тем самым Хрущев создавал ореол мученичества вокруг членов Президиума ЦК КПСС и позволял им сравнительно легко уйти от обвинений в тех или иных ошибках, злоупотреблениях властью и даже преступлениях. Получалось, что, действуя постоянно под угрозой заключения, пыток, истязаний и смерти, они были вынуждены сплошь и рядом действовать против своей воли. Правда, такая версия могла ослабить дальнейшие действия Хрущева против Молотова, Маленкова и других его противников, но в то же время она позволяла ему самому защититься от критики. Видимо, в данный момент Хрущев был больше заинтересован в том, чтобы его доклад служил не целям наступления, а задачам самообороны.

Предпринимая беспрецедентную атаку на своего предшественника, Хрущев очевидно пытался установить принципиально новые правила ведения политической борьбы. Опыт нашей современной политической жизни показывает, что страх руководителей за свою судьбу после своей отставки может толкать их к крайним действиям, и поэтому у них возникает острая потребность заранее получить гарантии своей безопасности после утраты властного положения. Несмотря на заверения партийного руководства в середине 50-х годов о том, что оно выступает против беззаконий, страх, вызванный тем, что обострение политической борьбы может увенчаться физической гибелью, вероятно, только возрос после ареста и расстрела Берия, Багирова, Меркулова, Абакумова и других в 1953-1954 годах.

Хотя Хрущев всячески клеймил позором этих лиц, он, осуждая репрессии 30-х - начала 50-х годов, постоянно подчеркивал недопустимость арестов и казней партийных и государственных руководителей. Зачастую объявляя то или иное лицо невинно пострадавшим во время репрессий, Хрущев ссылался на его роль в революционной борьбе и видное положение в партийной иерархии. Хрущев не считал нужным доказывать невиновность тех или иных деятелей партии, ставших жертвами жестоких репрессий. В качестве главного свидетельства невиновности Эйхе служило заявление Хрущева о том, что Эйхе был "виднейшим работником партии и советского правительства", "членом партии с 1905 года". Чтобы доказать невиновность Рудзутака, Хрущев так характеризовал его: "кандидат в члены Политбюро", "был в свое время председателем Центральной Контрольной комиссии", "человек, который провел 10 лет на царской каторге". Невиновность Розенблюма Хрущев подтвердил словами: "член партии с 1905 года", Хрущев "доказывал" абсурдность обвинений в адрес Кабакова, замечая, что он "секретарь Свердловского областного комитета партии, член ЦК ВКП(б), член партии с 1914 года". В пользу невиновности Косиора, Чубаря, Постышева, Кесарева Хрущев приводил свой главный аргумент - это "видные партийные и государственные деятели".

По логике Хрущева получалось, что наличие революционного прошлого и высокого положения в партийной иерархии само по себе исключали виновность и подсудность тех или иных лиц. Тем самым Хрущев давал понять, что те правила, которые действовали до сих пор (и по которым были расстреляны Берия и другие), теперь отменяются.

Установив новые правила, Хрущев, с одной стороны, избегал опасности подвергнуться расправе на ближайшем пленуме ЦК КПСС за "измену делу Ленина и Сталина". С другой стороны, объявление иммунитета для членов высшей партийной номенклатуры, предоставление им гарантии от арестов, казнен и судебных преследований, позволяли Хрущеву заручиться поддержкой значительной части партийных верхов, опасавшихся за свою жизнь по мере обострения борьбы в руководстве страны. Не исключено, что именно это обстоятельство обеспечило Хрущеву необходимую поддержку среди делегатов съезда. Стенограмма XX съезда утверждает, что при чтении списка вновь избранных членов Центрального Комитета партии лишь после фамилии Хрущева прозвучали "бурные аплодисменты". Можно усомниться в том, были ли аплодисменты действительно "бурными", но точно известно, что в ходе первого пленума ЦК, избранного XX съездом, не возникло никаких неожиданностей, и Хрущев был переизбран Первым секретарем ЦК КПСС.

Платой за спасение своей политической карьеры (а может быть, и жизни) явились обвинения Хрущева в адрес Сталина, которые в последующем с различными вариациями и дополнениями неоднократно повторялись и повторяются уже на протяжении почти полувека. В то же время поскольку суд над покойным не мог увенчаться его наказанием, то эти обвинения обрели форму критики культа его личности.

Хотя доклад открывался соответствующими цитатами из классиков марксизма-ленинизма, и вновь было упомянуто имя малоизвестного в нашей стране немецкого публициста и историка Вильгельма Блоса, которому Маркс клялся в своей неприязни к "культу личности", доклад не представлял собой теоретическую работу на тему о роли личности в истории. Несмотря на то, что Хрущев осуждал возвеличивание исторической личности, из его доклада было ясно, что не будет подвергнуто пересмотру отношение к таким личностям, как Маркс, Энгельс и Ленин.

Правда, Хрущев высказался за то, чтобы ограничить число населенных пунктов и предприятий, названных в честь ныне здравствующих партийных руководителей. Однако изменения в наименовании ряда городов и других населенных пунктов, заводов и колхозов, названных в честь Молотова, Кагановича и ряда других членов Президиума ЦК КПСС, произошли лишь после их исключения из состава руководства партии в 1957 году. (Ворошилов лишился "своих" городов и заводов лишь после 1961 года, когда Хрущев признал, что и он активно выступал против него.) Помимо этого мало что изменилось в сложившемся в советские годы отношении к лицам, занимавшим высокое положение в партийной и государственной иерархии. Сообщения о публичных выступлениях высоких партийных руководителей, об их появлениях на официальных мероприятиях публиковались на первых страницах газет и открывали сводки новостей по радио и телевидению. Их речи и доклады по-прежнему выпускались в миллионах экземплярах. Их портреты по-прежнему украшали стены официальных учреждений. Во время праздничных демонстраций их портреты несли по улицам городов и сел.

Особым почетом был окружен Первый секретарь ЦК КПСС Н.С.Хрущев. Его речи постоянно публиковались и транслировались. Его слова постоянно приводились как поучительные указания по различным актуальным проблемам современности в газетах, политической литературе и научных диссертациях. Фотографии о его появлениях в различных местах занимали видное место на первых полосах газет. Его портреты преобладали среди изображений остальных советских руководителей.

Выло очевидно, что борьба против "культа личности" никоим образом не означала отказа от признания ведущего положения в жизни советского общества целого пантеона живых и мертвых вождей. Их деятельность и высказывания, их жизнеописания должны были по-прежнему являться для советских людей идейными, политическими и духовными ориентирами, а их изображения вдохновлять людей на трудовые подвиги. Вопреки строкам Маркса из письма Блосу предполагалось, что такая практика не противоречит марксистской теории и от нее не стоит отказываться в ходе борьбы против "культа личности".

Все, прямо касавшееся вопроса об отношении к личности руководителя, было обойдено в докладе Хрущева, называвшемся "О культе личности и его последствиях". Содержание доклада касалось исключительно деятельности Сталина. Вместо обсуждения вопроса о роли личности в истории Хрущев фактически ставил под сомнение: достоин ли Сталин того почета, которым были по-прежнему окружены Маркс, Энгельс, Ленин, а также многие покойные и ныне действующие руководители Коммунистической партии и Советского государства? Поэтому борьба против "культа личности" приобретала откровенно лицемерный характер и фактически сводилась к утверждению, что Сталин недостоин почитания, воздававшегося всем членам советского пантеона вождей, включая тогдашних руководителей страны.

Во-первых, Хрущев старался доказать, что большинство заслуг, за которые Сталин занял свое место в пантеоне вождей Советской страны, не являются его личными заслугами. Всемерно преуменьшая личный вклад Сталина в достижения Советской страны и подчеркивая роль коммунистической партии, особенно ее местных организаций ("наши исторические победы были достигнуты благодаря организаторской работе партии, благодаря многим местным организациям"), Хрущев показывал руководителям обкомов и другим представителям партийного руководства областного и районного уровня, как он заботится о том, чтобы роль местных руководителей в достижениях страны была поднята за счет умаления роли Сталина.

Во-вторых, он убеждал, что некоторые заслуги Сталина не являются заслугами вообще. Хрущев постарался уничтожить представление о Сталине как об организаторе победы в годы Великой Отечественной войны. Он возлагал на Сталина вину за недостаточную вооруженность Красной Армии в первые дни войны, а затем за поражения на различных участках фронта (в частности, за разгром наступавших войск Юго-Западного фронта в мае 1942 года). Хрущев уверял, что И.В.Сталин не верил в полководческие способности Г.К.Жукова, считая, что при выборе времени для начала наступления маршал полагался на дикие суеверия. В то же время, утверждал Хрущев, Сталин решал военные операции по глобусу, очевидно, так и не научившись пользоваться военными картами.

По Хрущеву, Сталин оказался не только никуда не годным руководителем во время войны. Он доказал полную несостоятельность Сталина как руководителя страны в мирное, послевоенное время. Повторив обвинения в адрес Сталина о непонимании им проблем сельского хозяйства, впервые выдвинутые Маленковым на июльском (1953) пленуме ЦК КПСС, Хрущев уверял: "Он знал страну и сельское хозяйство только по кинокартинам. А эти картины приукрашивали положение в сельском хозяйстве".

В-третьих, Хрущев признал, что у Сталина есть некоторые заслуги, которые он не стал оспаривать, но и не стал их детализировать. В начале доклада он заметил: "О заслугах Сталина при его жизни уже было написано вполне достаточное количество книг, брошюр и работ. Роль Сталина в подготовке и осуществлении Великой Октябрьской Социалистической революции, в Гражданской войне и в борьбе за построение социализма в нашей стране известна во всем мире". Далее, по ходу доклада Хрущев признал, что

"Сталин играл положительную роль" в борьбе "против троцкистов, правых уклонистов и буржуазных националистов". Оценивая значение этой борьбы, Хрущев говорил: "Это была упорная и трудная, но необходимая борьба, так как политические линии, которые пытались проводить как троцкистско-зиновьевский блок, так и бухаринцы, обе по сути дела вели к реставрации капитализма и к капитуляции перед мировой буржуазией".

Явно имея в виду свои недавние обвинения в адрес Маленкова за его недооценку значения тяжелой промышленности и преувеличенное внимание к развитию легкой промышленности Хрущев особо обрушился на "правый уклон" 1928-1929 годов. "Давайте на минутку рассмотрим, что бы случилось, если бы в 1928-1929 годах верх одержала политическая линия правых уклонистов или же мы взяли бы ориентацию на "хлопчатобумажную индустриализацию" или на кулаков и т.д. Мы были бы слабыми и безоружными среди капиталистического окружения". Хрущев давал понять, что между этой позицией, которая разоружала СССР перед мировой войной, и позицией Маленкова нет никакой разницы. Таким образом несколько слов Хрущева, сказанных в пользу Сталина, имели для него значение лишь политического орудия в борьбе против своих противников.

Однако, в-четвертых, - и это было главным в докладе, - все действия Сталина, которые Хрущев посчитал среди его заслуг, перевешивались, по мнению Первого секретаря, сталинскими злодеяниями. Тема злых дел Сталина получила в докладе наибольшее внимание, и поэтому выступление Хрущева фактически превратилось в обвинительное заключение против Сталина. Главные обвинения в адрес Сталина сводились к тем же, которые впервые выдвинул против него Берия: Сталин несет основную ответственность за применение работниками правоохранительных органов пыток и истязаний, под воздействием которых люди признавались в различных преступлениях. Получалось, что главным направлением в деятельности Сталина было его вмешательство в работу правоохранительных органов. При этом Хрущев, как и Берия, утверждал, что Сталин вынудил эти органы совершать беззакония в массовых масштабах.

Хрущев заявлял: "Мы совершенно правы, обвиняя Ежова в низких методах 1937 года. Но нужно дать ответ на вопрос: мог ли Ежов арестовать, например, Косиора без ведома Сталина? Были ли в Политбюро обмен мнений или решение по этому вопросу? Нет, не было, как не было их и в других случаях такого же рода. Мог ли Ежов сам решать такие вопросы, как судьба таких выдающихся партийцев? Нет, было бы наивно считать, что это было дело одного Ежова. Совершенно ясно, что эти вопросы решал Сталин и что без его приказаний и его одобрения Ежов этого сделать не мог".

Хрущев дополнил обвинения, выдвинутые Берией против Сталина, утверждениями, что Сталин в силу своей мнительности сам создавал многие "дела": "Он сам был Главным прокурором во всех этих делах ... Много произвола было совершено по приказаниям Сталина; совершенно не учитывались нормы партийной и советской законности. Сталин был очень недоверчивым человеком; он был болезненно подозрителен ...".

Перечень сфабрикованных дел, в ходе которых люди признавались под пытками, был значительно расширен Хрущевым, по сравнению с теми делами, в фальсификации которых Берия обвинял Сталина. Фактически на Сталина была возложена единоличная вина за организацию репрессий 1936-1938 годов, в период пребывания на посту наркома внутренних дел Н.И.Ежова (1 октября 1936 г. - 9 декабря 1938 г.). (За это время Военной коллегией Верховного Суда СССР и выездными сессиями коллегий в 60 городах страны были приговорены к расстрелу 30514 человек. Помимо этого приговоры о расстрелах выносили в этот период и местные судебные инстанции. По оценке видного американского советолога Джерри Хафа, в ходе репрессий 1936-1938 годов были расстреляны около 50 тысяч человек. Как известно, при подавлении революции 1905-1907 годов число расстрелянных и казненных по политическим мотивам составило около 20 тысяч человек.)

Хрущев обвинил Сталина в единоличных решениях о выселении народов, представители которых были уличены в сотрудничестве с немецко-фашистскими захватчиками, а также в фабрикации "ленинградского дела" (по нему было осуждено 56 человек). Повторив обвинения Берии, Хрущев возложил на Сталина основную вину за фабрикации в "деле врачей".

Кроме того, Хрущев постарался возложить на Сталина львиную долю ответственности за все провалы предыдущих лет. В этом Хрущев и его соавторы, видимо, опирались на троцкистскую традицию борьбы со Сталиным и литературу троцкистов, скорее всего книгу И.Дейчера. Как и И.Дейчер, Хрущев обвинял Сталина в поражениях Красной Армии в первые годы Великой Отечественной войны. Как и Дейчер, Хрущев утверждал, что Сталин напрасно не прислушался к посланию У.Черчилля в апреле 1941 года, в котором британский премьер-министр сообщал о возможности нападения германских войск.

Из содержания доклада следовало, что подавляющее большинство острых проблем, которые приходилось решать стране в 1956 году, порождено или, по крайней мере, усугублено деятельностью Сталина. Такое объяснение никак не подтверждалось серьезными доказательствами, но помогало усилить обвинения в адрес Сталина и ослабить критику в адрес тогдашнего руководства страны.

Перечень обвинений, выдвинутых против Сталина, был столь внушителен, что, если бы генералиссимус был жив, а эти обвинения были доказаны, то ему бы не избежать самого сурового наказания. Однако даже если бы все обвинения Хрущева имели основания, было бы крайне трудно доказать вину правителя крупной страны, да к тому же наделенного практически неограниченными полномочиями.

Известно, что такого правителя можно обвинить в любых бедствиях, случившихся в стране в период его правления. По этой причине Нерона и Бориса Годунова враждебная молва обвиняла даже в организации пожаров в столицах своих государств. По аналогичной причине вину за периодические случаи массового голода в царской России возлагали в послереволюционное время не на засухи, которые при любом строе время от времени губили урожаи, а на того царского министра, который сказал по поводу поставок русского зерна на экспорт: "Не доедим, а вывезем". (В послесоветское время аналогичным образом все последствия засух, неизбежных в нашей природной зоне, возлагали на советских правителей.)

В то же время масштаб великой державы и характер проблем, которые приходится решать правителю такой страны, исключают возможность его непосредственного участия в значительной части государственных действий. Такой государственный руководитель порой не имеет физической возможности даже получать точную информацию о подавляющей части событий, происходящих в стране. Поэтому для того, чтобы доказать личную вину правителя большой страны, необходимы бесспорные в юридическом отношении данные о противозаконных действиях, осуществленных лично им, а не лицами, подчиненными ему. Сложность механизма принятия государственных решений и их приведения в действие может чрезвычайно затруднять ход подобного расследования, и не случайно процедуры отрешения от должности руководителей крупной страны требовали огромных усилий со стороны профессиональных юристов по поиску нужных документальных данных и свидетельских показаний, чтобы доказать их вину. Даже в тех случаях, когда обвинения в адрес главы государства или правительства носят явно уголовный характер, как это было в случае бывших президентов Южной Кореи Ро Дэ У и Чон Ду Хвана или бывшего президента Венесуэлы Хименеса, обвиненных в хищениях и коррупции, то доказать их нелегко. Особенно трудно доказать справедливость обвинений, оспаривающих правомочность государственных решений и действий руководителей страны. Это показало расследование обвинений в связи с процедурами импичмента против Р.М.Никсона в 1973-1974 годах в США и Б.Н.Ельцина в 1998-1999 годах в России.

Если же суд над правителем осуществляется без соблюдения надлежащих юридических правил, то он превращается в беззаконное судилище, наподобие тех, в результате которых послали на плаху Карла I и Людовика XVI. Доказательства вины этих монархов подменялись голословными их обвинениями в тирании, душераздирающими рассказами о невинных младенцах, якобы растерзанных слугами "тиранов", и истерическими требованиями отмщения за будто бы совершенные ими злодеяния. Возбуждая ненависть к монарху и его сторонникам, Максимильен Робеспьер говорил "об ужасах, совершенных тиранами... о наших жестоко изуродованных женщинах, о наших детях, убитых у материнской груди". Выступая против промедления в вынесении приговора, Робеспьер утверждал, что поскольку "тиран французского народа... был застигнут на месте преступления", то его следовало осудить "в двадцать четыре часа". Принцип, из которого исходил Робеспьер, предопределял смертный приговор французскому королю: "Народ должен требовать мести... Людовик должен умереть, потому что отечество должно жить".

Разумеется, Хрущев уже не мог ни отрешить Сталина от должности, ни казнить его. Тем не менее предъявление даже посмертных обвинений Сталину требовало правовой обоснованности. Следовало соблюдать по крайней мере такой же правовой порядок, который позже соблюдался при разборе дел Никсона, Клинтона и Ельцина. Учитывая же хотя бы срок полномочий Сталина и круг его власти, несопоставимый с полномочиями президентов США и Российской Федерации, расследование потребовало бы неизмеримо больших усилий и юридической чистоты. В противном случае суд против Сталина превратился бы в крикливый фарс, который устраивали некоторые римские папы, посмертно судившие своих предшественников, и по приговорам этих судилищ "казнили" их трупы.

Доклад Хрущева совершенно не отвечал требованиям, необходимым для предъявления обоснованных обвинений государственному руководителю. Заявленная же в начале доклада тема - показать, "как постоянно рос культ личности Сталина" - также не была раскрыта. То, что представил съезду Хрущев, было собранием рассказов на темы недавней политической истории СССР, лишь отчасти проиллюстрированных цитатами из писем, статей, выступлений, правительственных решений. Однако прилагавшиеся цитаты зачастую не имели никакого отношения к обсуждаемому вопросу (например, большинство цитат из работ Ленина, Маркса и Энгельса), либо не касались лично Сталина.

Подавляющее большинство обвинений, высказанных Хрущевым в адрес Сталина, были голословными заявлениями, не подтвержденными ни экспертными оценками, ни достоверными свидетельствами. Слушателям приходилось принимать на веру утверждения Хрущева об ответственности Сталина за принятие тех или иных решений и об их последствиях. Лишь в одном случае Хрущев процитировал строки из документа, который он назвал "шифрограммой ЦК ВКП(б)". В этой цитате говорилось о возможности "как исключение" применять "методы физического воздействия ... по отношению к известным и отъявленным врагам народа". Однако утверждение Хрущева о том, что эта шифрограмма была отправлена Сталиным, было голословным. Хрущев даже не назвал имени лица, за подписью которого была отправлена эта шифрограмма.

Кроме того, есть основания полагать, что вырванные из контекста строки шифрограммы не раскрывают ее подлинный смысл. Можно даже предположить, что в полном тексте шифрограммы применение этих методов осуждалось, потому что судя по дате ее отправки (20 января 1939 г.) она была составлена вскоре после отставки Н.И.Ежова с поста наркома внутренних дел (9 декабря 1938 г.), когда уже началась кампания по осуждению "ежовщины". (В ходе кампании по ликвидации последствий "ежовщины" десятки тысяч заключенных были освобождены, среди освобожденных были и будущие маршалы Советского Союза К.К.Рокоссовский и К.А.Мерецков.) Скорее всего, шифрограмма должна была подготовить партийные верхи к политическому падению Ежова, происшедшему во время XVIII съезда ВКП(б) (10-21 марта 1939 г.), и его аресту (10 апреля 1939 г.).

Значительная же часть доклада состояла из рассказов, построенных на личных впечатлениях Хрущева о Сталине. Свое утверждение о том, что Сталин мог арестовать человека по подозрению, подвергнуть его пыткам и добиться таким образом нужного признания, Хрущев подтверждал шаткими аргументами, из которых делал совершенно необоснованные выводы: "Сталин мог посмотреть на кого-нибудь и сказать: "Почему ты сегодня не смотришь прямо?" или "Почему ты сегодня отворачиваешься и избегаешь мне смотреть в глаза?" Такая болезненная подозрительность создала в нем общее недоверие и к выдающимся партийцам, которых он знал годами. Всюду и везде он видел "врагов", "лицемеров" и "шпионов". Обладая неограниченной властью, он допускал большой произвол в деле морального и физического уничтожения людей".

Несмотря на претензию стать первым источником "подлинной правды" о Сталине, доклад Хрущева существенно искажал исторические факты и содержал грубые ошибки в интерпретации событий прошлого. Рассказывая о событиях Великой Отечественной войны, Хрущев с возмущением говорил, что в течение ее "не имел места ни один пленум ЦК. Правда, была попытка созвать пленум ЦК в октябре 1941 года, когда члены ЦК были созваны со всей страны в Москву. Они ждали два дня открытия пленума ЦК, но напрасно. Сталин не пожелал даже встретиться и поговорить с членами ЦК. Этот факт показывает, насколько Сталин был деморализован в первые месяцы войны и с какой надменностью и пренебрежением он относился к членам ЦК".

Создавалось впечатление, что в это время Сталин, "пренебрегавший" членами ЦК, "надменно" отдыхал на своей даче под Москвой или, будучи "деморализован", пьянствовал в Кремле, вместо того, чтобы заседать с членами ЦК. Хрущев ни слова не сказал о том, что в эти октябрьские дни 1941 года немцы прорвали фронт обороны и быстро продвигались к Москве. Он умолчал о том, что в Москве в это время началась паника. Он не сказал ни слова о том, что вопреки всеобщей панике, охватившей даже правительственных служащих, Сталин решительно отказался покидать Москву и, дав пример стойкости и выдержки, внушил уверенность в том, что столицу немцам не сдадут. Хрущев ни слова не сказал о том, что Сталин, несмотря на болезнь, в эти октябрьские дни не прекращал напряженно работать. В этой обстановке нельзя было и думать о проведении пленума ЦК партии. Но Хрущева не интересовала историческая правда. Рассказывая этот эпизод, он был заинтересован лишь в том, чтобы осудить "неуважительное" отношение Сталина к членам ЦК и тем самым показать, как он, Хрущев, уважает членов ЦК, как он осуждает любое "надменное" и "презрительное" отношение к членам ЦК. Смысл эпизода, искажавшего подлинную историю, состоял в том, чтобы делегаты съезда и будущие члены ЦК знали, что в Хрущеве они найдут своего друга и защитника их интересов.

Решая собственные задачи в политической борьбе, Хрущев противопоставлял себя Сталину, а заодно всем советским вождям, живым и мертвым. Чтобы уцелеть на политическом Олимпе, Хрущев решил пожертвовать Сталиным, исключив его из пантеона советских героев. Для этого он старался доказать принципиальное отличие Сталина от главного вождя в этом пантеоне - Ленина. В начале доклада были собраны высказывания Ленина о Сталине, которые могли создать впечатление о том, что основатель большевистской партии постоянно осуждал Сталина, делал ему различные замечания и под конец жизни поссорился с ним. Эти высказывания постоянно использовались оппозицией в борьбе против Сталина с двадцатых годов и затем не раз повторялись в троцкистской литературе. Правда, эти изречения Ленина отнюдь не исчерпывали все его оценки Сталина, сделанные за много лет совместной работы, в том числе и весьма лестные для Сталина. Кроме того, Хрущев очевидно не замечал, что его аргументация против "культа личности" алогично строилась на том, что любые высказывания Ленина расценивались как откровения непогрешимого оракула.

В то же время Хрущев старался показать, что главное преимущество Ленина по сравнению со Сталиным состояло в том, что первый вождь Советской страны уважал своих коллег по работе. При этом Хрущев противопоставлял терпимое отношение Ленина к товарищам по партии, в том числе и к тем, кто когда-либо выступал против него, нетерпимому отношению Сталина к бывшим членам различных оппозиций. Полностью оправдывая "красный террор" времен гражданской войны, Н.С.Хрущев подчеркивал, что Ленин никогда не прибегал к арестам и расстрелам видных деятелей партии, даже если они совершали действия, которые наносили вред общему делу. Хрущев отмечал, что, даже после того, как Зиновьев и Каменев сообщили в печати о тайном намерении большевиков осуществить восстание, "Ленин не ставил вопрос об их аресте и уж, конечно, о расстреле".

Из этих слов Хрущева могло создаться впечатление, что Зиновьев и Каменев были арестованы в 1935 году и расстреляны в 1936 году за свое несогласие с решением о восстании в октябре 1917 года. Создавалось также впечатление, что сразу же после прихода к власти Ленин имел полное право арестовать Зиновьева и Каменева за измену и даже расстрелять их, но в силу природной доброты и чувства справедливости не стал этого делать.

Такое объяснение мотивов действий Ленина могло возникнуть в сознании людей под воздействием кинофильмов и книг, выпущенных в советское время. На самом деле острый конфликт между Лениным с одной стороны, Зиновьевым и Каменевым с другой, в октябре 1917 года почти не выходил за пределы узкого круга партийного руководства вплоть до середины 20-х годов. О том, что в тогдашней обстановке никто в руководстве большевистской партии даже не помышлял о наказании этой пары, свидетельствовало то, что Л.Б.Каменев был избран на II Всероссийском съезде Советов председателем ВЦИК буквально через неделю после того, как Ленин обозвал его "штрейкбрехером". И он, и Зиновьев оставались членами ЦК партии большевиков.

Кроме того, Хрущеву, очевидно, даже не приходило в голову, что существовала разница в правовом характере обвинений, предъявленных Зиновьеву и Каменеву Лениным в октябре 1917 года, и Вышинским - в августе 1936 года. Известно, что "вина" Зиновьева и Каменева в октябре 1917 года состояла в том, что они выступали против восстания, то есть против нарушения сложившегося общественного порядка. С правовой точки зрения позиция Зиновьева и Каменева в октябре 1917 года была безупречной. В августе же 1936 года их обвиняли в заговоре против существовавшего строя, организации убийства Кирова и многих других преступлениях. Хотя есть основания сомневаться в обоснованности этих обвинений, в 1936 году им ставили в вину противоправные действия, а не попытку сохранить общественный порядок.

Однако очевидно, что главным для Хрущева был следующий довод: арестовывать и тем более расстреливать видных деятелей партии в принципе нельзя. В этом отношении Хрущев следовал тем же принципам, на которых строились обвинения Троцкого и Дейчера против Сталина. Развивая эту мысль, Хрущев заявлял: "Обратимся к примеру с троцкистами ... Многие из них порвали с троцкистами и вновь примкнули к ленинским позициям". "Была ли необходимость ликвидировать этих людей?" - спрашивал Хрущев. Такой вопрос предполагал, что все бывшие троцкисты были "ликвидированы", и это представлялось абсурдным и чудовищным Хрущеву. Между тем дело обстояло иначе. Далеко не все сторонники Троцкого уничтожались. В троцкистской оппозиции был Ф.Э.Дзержинский, который затем перешел на сторону Сталина. Сторонником троцкистов был А.А.Андреев, который входил в состав сталинского Политбюро с 1930 по 1952 годы. Сам Хрущев был активным троцкистом, что не помешало ему стать членом Политбюро еще в конце 30-х годов.

Заняв высокое положение, Хрущев не находил ничего абсурдного и чудовищного в истреблении своих бывших единомышленников. Напротив, он проявлял большое рвение в ликвидации троцкистов, выявляя реальных и мнимых сторонников Троцкого. В то время как в 1927 году за платформу оппозиции проголосовало по всей стране не более 4 тысяч человек, первый секретарь Московской городской партийной организации Н.С.Хрущев умудрился в 1935 году только в Москве обнаружить в два с половиной раза больше троцкистов, чем их было во всей стране восемь лет назад. В своем докладе 30 декабря 1935 года Хрущев сообщал о том, что лишь в Москве было "разоблачено" более 10 тысяч троцкистов. Нет нужды говорить, что значительная часть этих реальных и мнимых троцкистов была "ликвидирована" или брошена в лагеря. С подобной же энергией Н.С.Хрущев "разоблачал" и "ликвидировал" троцкистов, став в январе 1938 года во главе Компартии Украины. Между тем Хрущев многократно на протяжении доклада утверждал, что ответственность за массовые репрессии нес единолично И.В.Сталин, а остальные руководители партии находились в полном неведении о происходивших событиях.

Историческая правда в докладе Хрущева была подменена мифом о Сталине, по которому тот в течение двух десятилетий совершал тяжкие преступления, тогда как добрые люди (остальные члены Политбюро) ничего не могли поделать с этим, будто заколдованные злым волшебником. И все же, как всякий миф, доклад содержал зерна истины (в том, что касалось искалеченных человеческих судеб). Несмотря на демагогичность, лицемерие и лживость многих аргументов, доклад производил сильное впечатление обилием рассказов о подлинных человеческих трагедиях.

Надо было быть совершенно бесчувственным человеком, чтобы спокойно выслушивать строки из писем Эйхе, Рудзутака и других, в которых рассказывалось о пытках и истязаниях. Лишь люди с железными нервами могли бесстрастно внимать словам из письма Кедрова, который писал: "Мои мучения дошли до предела. Мое здоровье сломлено, мои силы и энергия тают, конец приближается. Умереть в советской тюрьме, заклейменным как низкий изменник Родины, - что может быть более чудовищным для честного человека. Как страшно все это! Беспредельная боль и горечь переполняет мое сердце!" Надо было быть человеком без воображения и чувств, чтобы не представить себе страданий множества людей, ставших жертвами нелепых подозрений и злобных наветов. Доклад не мог не вызвать бури эмоций в сердцах делегатов.

Видимо, соавторы доклада - Хрущев, Поспелов и Шепилов - рассчитывали на такой эффект. Они прекрасно понимали, какое впечатление могут произвести предсмертные письма, рассказы о показаниях, сделанных под давлением нечеловеческих пыток и истязаний. Осознанию человеческих мук, возможно, способствовало и то, что делегаты XX съезда могли живо себе вообразить, что и они, как и многие делегаты XVII съезда, могли бы быть подвергнуты пыткам, истязаниям и расстрелам. Доклад не мог не повергнуть их в шок.

Видимо, стремясь сохранить делегатов съезда в таком состоянии, Хрущев не стал проводить по докладу какого-либо обсуждения. Можно было подумать, что делегаты принимали резолюцию по докладу Хрущева в состоянии транса, так как не заметили явного несоответствия между ее содержанием и текстом доклада. Коротенькая резолюция съезда о несоответствии культа личности принципам марксизма-ленинизма не давала никаких оснований для утверждений о том, что будто бы лишь благодаря неким "решениям XX съезда" сотни тысяч невинных людей обрели свободу, в стране была восстановлена законность. Этот миф рождался усилиями многих видных литераторов и публицистов, а заглавие романа И.Эренбурга "Оттепель", написанного в 1953-1955 годах, но вышедшего в свет в 1956 году, послужило для обозначения периода после XX съезда. Создавалось впечатление, что после затяжной идейно-политической зимы вдруг грянула оттепель, и люди задышали полной грудью.

Правда, сам миф о XX съезде, как о событии, позволившем восстановить справедливость, мог оказывать временное положительное воздействие на сознание многих людей. Он внушал людям веру в торжество правды над неправдой, добра над злом. Судя по некоторым воспоминаниям кое-кто, в том числе бывший председатель Совета министров СССР Н.А.Рыжков, до сих пор верят в этот миф. Он писал: "В 56-м году состоялся XX съезд, и я впервые душой услышал партию. И голос ее прозвучал так громко, так честно, с такой болью и откровенностью, что я не счел для себя возможным оставаться по-прежнему сам по себе. В декабре 56-го года меня приняли в КПСС". Можно поверить и словам Рыжкова, утверждающего, что он был не один с такими настроениями, и тому, что "достаточно велик был призыв XX съезда".

Как известно, никакого "призыва XX съезда" не было. Лишь сознание, находящееся во власти мифов, может услышать "партию", ее "голос". Не было и многого другого, что стало частью мифа XX съезда. Как всякий миф, искажающий действительность, миф XX съезда скрыл от людей истинный характер событий, разыгравшихся в ходе съезда (хотя для этого было достаточно ознакомиться с резолюциями съезда), и тем более истинную подоплеку этих событий (циничная спекуляция на страданиях людей и огульное шельмование истории страны в угоду политического выживания Н.С.Хрущева и его сторонников). Миф XX съезда стал тем "опиумом для народа", о котором любили говорить основоположники марксизма. Как и всякий наркотик, этот "опиум" давал людям временное облегчение страдания и ощущение подъема сил, но затем в конечном счете разрушал сознание и организм. Сея неоправданные иллюзии о "гуманистах", оказавшихся во главе страны, скрывая истинный характер политической борьбы и создав искаженные представления о Сталине и его времени, миф XX съезда обманывал и психологически разоружал миллионы людей, когда решался вопрос о судьбе страны. Миф XX съезда ослепил и обезоружил затем и Рыжкова в тот исторический момент, когда ему надо было выступить в защиту интересов страны, а не поддерживать предателя и авантюриста Горбачева.

Вопреки мифу, XX съезд лишь принял к сведению то, о чем поведал ему Хрущев. Правда, молчание съезда, как потом оказалось, скрывало широкий спектр различных мнений относительно сказанного Хрущевым. Позже многие участники съезда в своих заявлениях и воспоминаниях осуждали демагогичность хрущевского доклада и высмеивали абсурдность некоторых его обвинений. И все же, промолчав, съезд фактически одобрил интерпретацию советской истории, предложенную Хрущевым.

Напуганные до смерти кошмарными рассказами о пытках, истязаниях и казнях, которым они могут быть подвергнуты в случае, если они не согласятся с оценками Хрущевым сталинского периода и новыми правилами политической борьбы, делегаты съезда были поставлены перед выбором, который заведомо склонял их на сторону Первого секретаря. В выборе, подобном тому, который был поставлен перед маленькой девочкой из фильма "Подкидыш" ("Что ты хочешь, маленькая, чтобы тебе оторвали голову или чтобы ты поехала с нами на дачу?"), они сделали выбор в пользу бескровной альтернативы (фактически в пользу госдачи).

Как и пятилетняя девочка, которая, решив ехать на дачу к чужим людям, совершенно забыла про своих родителей, многие из них, видимо, не вспомнили, что своему выдвижению в высший слой партийного актива они обязаны Сталину. Многие из них вступили в партию во время "ленинского призыва". На проведении этого призыва настаивал Сталин в его стремлении покончить с господством в партии людей, не имевших прочных связей с трудящимся народом. Многие из делегатов съезда получили образование на рабфаках, учреждение которых поощрял Сталин в своем стремлении создать новую советскую интеллигенцию. Значительная часть делегатов съезда была выдвинута на руководящие посты Сталиным, и многие из них совершили головокружительный взлет после того, как Сталин стал отстранять от власти старые кадры большевистской партии. Молчаливо приняв к сведению доклад Хрущева, делегаты съезда, видимо, постарались забыть о реальном прошлом, сильно отличавшемся от той картины злодеяний, которую изобразил им Первый секретарь.

И опять-таки Сталин вряд ли поразился бы такой переменчивости в отношении своей особы. Обладая поразительной памятью, он мог бы вспомнить соответствующее место в "Ярмарке Тщеславия": "Когда один человек обязан другому, а потом с ним ссорится, то обыкновенное чувство порядочности заставляет его больше враждовать со своим бывшим другом и благодетелем, чем если бы это было совершенно постороннее лицо. Чтобы оправдать свое жестокосердие и неблагодарность, вы обязаны представить своего противника злодеем".

Согласившись с хрущевской трактовкой прошлого, делегаты съезда вряд ли думали о будущем, а точнее, о всех последствиях своего выбора. Они не знали, что тем самым до конца власти КПСС партийные верхи будут навечно избавлены не только от методов физического воздействия на них и от казней, но и от судебных преследований вообще. С тех пор видные государственные и партийные деятели стали неподсудными и фактически вне власти закона. Неизвестно, подозревали об этом делегаты XX съезда или нет, но их вполне устроили новые правила, и они поддержали обоснование этих правил Хрущевым, несмотря на сумбурность, лживость и демагогичность доклада.

За пределами Кремлевского дворца реакция на доклад Хрущева или слухи о нем не были отягощены политиканскими соображениями, а потому были более искренними. В отличие от большинства делегатов XX съезда, на личном опыте знавших о правилах и нравах политической борьбы, подавляющая масса слушателей закрытого доклада Хрущева были людьми, не искушенными в политических интригах. Поскольку письмо зачитывалось и во многих комсомольских организациях, то для многих слушателей доклада события 1936-1938 годов случились либо до их рождения, либо в пору их младенчества, а поэтому фамилии Эйхе, Постышева, Косиора были незнакомыми. Достаточно высокий авторитет руководства страны, форма "секретного доклада", постоянные заявления Хрущева о том, что он раскрывает "подлинную правду" о Сталине, - все это не могло вызывать сомнений в истинности зачитывавшихся материалов. Шокирующие же факты о пытках и казнях, письма Кедрова, Снегова и других, посланные из заключения, не могли не вызывать потрясения. Я помню, с каким трудом преодолевал и непривычные фамилии, и собственное волнение, вызванное чтением душераздирающих писем смертников, наш однокурсник, будущий посол России в Великобритании, Юрий Фокин, который по поручению институтского парткома зачитывал нам доклад Хрущева.

Хотя многие имена, упоминавшиеся в докладе, нам были незнакомы ранее, но, воспитанные с детства на рассказах о героях революции, мы воспринимали слова "честный коммунист", "старый большевик", "революционер со стажем подпольной работы" как бесспорные свидетельства рыцарского благородства, самоотверженности и героизма. Не случайно, когда старый бандит Яков из повести Аркадия Гайдара "Судьба барабанщика" решил придумать себе "легенду", под которой ему лучше скрываться, он выбрал образ большевика-подпольщика и участника гражданской войны. Достаточно было сообщнику этого бандита представить его так: "Старый партизан-чапаевец. Политкаторжанин. Много в жизни пострадал" - и головорез мог рассчитывать на всеобщее уважение к нему окружающих. Когда Хрущев говорил о том, что "восемьдесят процентов участников XVII съезда, имевших право решающего голоса, вступили в партию в годы подполья, перед революцией и во время гражданской войны", предполагалось, что эти сведения служат надежнейшими характеристиками честности и порядочности этих людей.

Доклад ставил почти неразрешимую моральную задачу. В памяти были еще свежими впечатления о приеме в пионеры, когда мы произносили "торжественное обещание", в котором клялись "быть верным делу Ленина-Сталина". В течение четырех лет пионерского детства на каждой пионерской линейке в ответ на обращение к нам: "Пионеры, к борьбе за дело Ленина-Сталина, будьте готовы!" - мы хором отвечали: "Всегда готовы!" Всего 4-5 лет назад, вступая в комсомол, мы писали в своих заявлениях о желании быть верными борцами за дело Ленина-Сталина. Объявив Сталина злодеем, Хрущев фактически предлагал нам стать дважды клятвопреступниками.

Выбор, который стоял перед нами, был труден. С детства мы привыкли к синонимичности слов "честное ленинское" и "честное сталинское", словосочетаниям "дело Ленина-Сталина", "партия Ленина-Сталина", к расположенным рядом рассказам в "Родной речи" про детство Ленина и детство Сталина. Теперь Хрущев от нас фактически требовал сделать выбор между Сталиным и Лениным в пользу Ленина. При этом утверждалось, что Ленин не считал Сталина своим достойным преемником, а в последние дни своей жизни даже поссорился с ним.

Доклад беспощадно разрушал сложившиеся с первых лет жизни представления о Сталине. Из смутных воспоминаний довоенного детства запомнились слова песни о том, как "любимый и ласковый Сталин улыбнется приветливо нам". Таким Сталин был изображен на огромной картине с узбекской девочкой. Под этой картиной нас, первоклассников, фотографировали. Из военного детства мы запомнили рассказ о последних словах Зои перед казнью: "Сталин с нами! Сталин придет!" - и словно ответ ей звучали произнесенные левитановским голосом сталинские приказы о победах, которые завершались чеканной фразой: "Верховный главнокомандующий маршал Советского Союза Сталин". Из подростковых лет вспоминались нескончаемый поток приветствий по случаю 70-летия Сталина и удивительный музей подарков Сталину. Еще не забылся плакат, посвященный "Сталинскому плану преобразования природы", изображавший Сталина над картой лесозащитных полос. Плакат иллюстрировал уверенные слова, которые будто бы произносил про себя Сталин: "И засуху победим!"

Юрий Фокин читал доклад Хрущева, а в голове звучали слова многочисленных песен о Сталине. Вспоминались и траурные мелодии в мартовские дни 1953 года. Тогда было так тяжело говорить, что впервые в нашем классе мужской школы перед началом урока стояла полная тишина. Никто не решался сказать хотя бы что-нибудь своему товарищу, и, может быть, эта тишина была еще тяжелее, чем слезы и громкий плач, которые стояли в это утро в женских школах страны.

Теперь Хрущев нам сообщал, что наше восхищение Сталиным было необоснованным, наша печаль по поводу его кончины напрасной. Вместо образа великого и мудрого, заботящегося о нас доброго вождя Хрущев создал образ недалекого деятеля, главными качествами которого были патологическая подозрительность, безмерное тщеславие и холодная жестокость. Все, что мы знали с детства о Сталине, оказывалось вздором. Все фильмы о Сталине, все песни о нем следовало теперь воспринимать через призму утверждений Хрущева о том, что Сталин настаивал на применении пыток, через строки обращения Эйхе о своей невиновности. Поверить Хрущеву означало отвергнуть то, к чему с детства привык относиться как высшей святыне. Остаться верным тому, что было тебе дорого с детства, означало выступить против Советской власти, что также казалось немыслимым святотатством.

И все же потрясение, которое испытывали те, кому было 18-20 лет, не шло ни в какое сравнение с чувствами людей, проживших значительную часть своей сознательной жизни с верой в Сталина. Многие из них не раз рисковали своей жизнью, терпели тяжелейшие лишения и страдания, веря в мудрость Сталина. С его именем шли на бой и его слова воспринимались как приказы, которых немыслимо было ослушаться. Система ценностей, в которой люди были воспитаны при Сталине, требовала беспрекословного выполнения приказа партии. На сей раз партия, которую привыкли называть партией Ленина-Сталина, отдавала, казалось, немыслимый приказ - отречься от Сталина. Некоторые люди в нашей стране и за ее пределами, ознакомившиеся с содержанием доклада, были вынуждены с болью в сердце отрекаться от прежде горячо любимого вождя. Другие бурно возмущались Хрущевым и его докладом. В Грузии, где доклад Хрущева был воспринят помимо прочего и как посягательство на память великого сына грузинского народа, произошли массовые митинги и демонстрации протеста в защиту Сталина, которые усмиряли вооруженные силы.

Немало из тех, кто поддержал доклад Хрущева, не могли остановиться на критике Сталина, а ставили под вопрос право КПСС руководить советским обществом или блоком социалистических стран. Дискуссии о роли Сталина вызвали потрясения во многих коммунистических партиях, и многие старые коммунисты прекращали свое членство в этих партиях. Доклад Хрущева вызвал большое недовольство в Пекине и послужил отправной точкой для бурного углубления советско-китайских идейно-политических разногласий. В ряде стран Центральной Европы споры о Сталине вызвали внутриполитические кризисы. В Польше этот кризис привел к волнениям в Познани, сопровождавшимся столкновениями с полицией.

У руководства СССР возникла острая необходимость дать более определенные ответы на вопросы, которые были порождены слухами о закрытом докладе Хрущева. Однако было очевидно, что сформулировать приговор Сталину на основе обвинений Хрущева оказалось делом нелегким. Понадобилось четыре месяца после съезда, прежде чем на свет появилось постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 года "О преодолении культа личности и его последствий".

Исходя из непогрешимости марксистской теории авторы постановления постарались доказать, что первопричиной грехопадения Сталина явились его отступления от марксизма-ленинизма. Постановление вновь приводило слова Карла Маркса, обращенные к Вильгельму Блосу, и объясняло немарксистское поведение Сталина тем, что он, "непомерно переоценив свои заслуги, уверовал в собственную непогрешимость".

Другое отступление от марксистской теории авторы постановления усмотрели в том, что Сталин "некоторые ограничения внутрипартийной и советской демократии, неизбежные в условиях ожесточенной борьбы с классовым врагом и его агентурой, а позднее в условиях войны против немецко-фашистских захватчиков ... начал возводить в норму внутрипартийной и государственной жизни, грубо попирая ленинские принципы руководства". Следствием этого, по мнению авторов, явились и нарушения в оргработе, проявившиеся в том, что партийные съезды и другие мероприятия ВКП(б) стали созываться нерегулярно.

Третье нарушение марксизма Сталиным авторы постановления увидели в "ошибочной формуле Сталина о том, что будто бы по мере продвижения Советского Союза к социализму классовая борьба будет все более и более обостряться". Постановление утверждало, что "эта ошибочная теоретическая формула" нанесла "большой вред делу социалистического строительства, развитию демократии внутри партии" и "послужила основанием грубейших нарушений социалистической законности и массовых репрессий".

Лишь из-за ошибок в марксистской теории и нарушений ленинских норм партийного строительства, по оценке авторов постановления, контроль над органами государственной безопасности "был постепенно подменен личным контролем Сталина, а обычное отправление норм правосудия нередко подменялось его единоличными решениями", работа этой системы ухудшилась. Правда, вина за "серьезные нарушения советской законности и массовые репрессии", в результате которых "были оклеветаны и невинно пострадали многие честные коммунисты и беспартийные советские люди", возлагалась прежде всего на "происки врагов".

Хотя через пару абзацев утверждалось, что помимо "врагов" "Сталин повинен во многих беззакониях, которые совершались особенно в последний период его жизни", трудно было понять, какова была в них доля вины Сталина. Обвинение существенно смягчалось следовавшим за ним заявлением о том, что "советские люди знали Сталина как человека, который выступает всегда в защиту СССР от происков врагов, борется за дело социализма". В результате вина Сталина сводилась к тому, что он "применял порою в этой борьбе недостойные методы, нарушал ленинские принципы и нормы партийной жизни". Подводя итог этим путаным и противоречивым рассуждениям, авторы постановления делали весьма туманный вывод: "В этом состояла трагедия Сталина. Но все это вместе с тем затрудняло и борьбу против совершавшихся тогда беззаконий, ибо успехи строительства социализма, укрепления СССР в обстановке культа личности приписывались Сталину".

Пытаясь объяснить это неясное положение, авторы постановления ставили прямо тот вопрос, который постоянно звучал во всех аудиториях, где зачитывался доклад Хрущева: "Может возникнуть вопрос: почему же эти люди не выступили открыто против Сталина и не отстранили его от руководства?" Ответ постановления гласил: "Всякое выступление против него в этих условиях было бы не понято народом, и дело здесь вовсе не в недостатке личного мужества. Ясно, что каждый, кто бы выступил в этой обстановке против Сталина, не получил бы поддержки в народе". Таким образом, как и Троцкий в 1937 году, "ленинское ядро Центрального комитета" вплоть до 1953 года считало, что население страны энергично поддерживало Сталина. Получалось, что разница между этими позициями состояла в том, что Троцкий считал, что "рабочие СССР" сделали неприятный ему, но правильный выбор, в то время как Хрущев и другие руководители КПСС в 1956 году полагали, что народ, поддерживая Сталина, заблуждался.

Впрочем, "ленинское ядро" находило аргументы, с помощью которых можно было оправдать "ошибочное" поведение народа. В постановлении говорилось, что "успехи, которые сделали трудящиеся Советского Союза под руководством своей Коммунистической партии, вселяли законную гордость в сердце каждого советского человека и создавали такую атмосферу, когда отдельные ошибки и недостатки казались на фоне громадных успехов менее значительными, а отрицательные последствия этих ошибок быстро возмещались колоссально нараставшими жизненными силами партии и советского общества". Получалось, что нарушения норм "советской демократии" и даже "беззакония" были лишь "отдельными ошибками и недостатками", которые "быстро возмещались" достижениями страны Советов. Поскольку выше было сказано об активной роли Сталина в защите нашей страны от врагов и строительстве более процветающей жизни, то можно было предположить, что его заслуги перевешивали его "отдельные ошибки и недостатки". Поэтому возникали вопросы: если заслуги Сталина перевешивали его "отдельные ошибки и недостатки", то, возможно, народ рассуждал верно, не желая отстранять его от власти? А если это так, то стоило ли подвергать Сталина посмертному суду?

Правда, после этих замечаний в постановлении глухо говорилось, что "многие факты и неправильные действия Сталина, в особенности в области нарушения советской законности, стали известны лишь в последнее время, уже после смерти Сталина, главным образом в связи с разоблачением банды Берия и установлением контроля партии над органами госбезопасности". Что это за "факты и неправильные действия", которые значительно ослабляли значение заслуг Сталина и усиливали его вину, в постановлении не говорилось.

"Приговор" по "делу Сталина" не внес успокоения в общественное сознание. Начавшееся весной 1956 года "брожение умов" в Польше и Венгрии переросло в бурные события, приведшие к смене руководства в этих странах, а в Венгрии дело дошло до восстания против существовавшего строя. Не было спокойствия и в общественном сознании советской страны. Очевидная взрывоопасность "сталинского вопроса" заставила Хрущева временно прекратить попытки вершить свой суд над покойным,

Хотя Хрущев добился сохранения своего ведущего положения в руководстве страны, он фактически проиграл начатый им в 1956 году суд против Сталина. Несмотря на суровость обвинений, выдвинутых против Сталина в постановлении от 30 июня 1956 года, не предпринималось никаких действий для того, чтобы исключить Сталина из пантеона советских лидеров. Правда, после XX съезда вышли из употребления такие словосочетания, как "учение Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина" или "знамя Ленина-Сталина", а московский "Завод имени Сталина" был в 1956 году переименован в "Завод имени Лихачева" в связи с кончиной директора этого завода. Однако города, заводы, колхозы, предприятия и институты по-прежнему носили имя Сталина, а статуи, бюсты, барельефы, портреты и картины с его изображениями продолжали украшать площади, улицы и интерьеры официальных зданий. На Красной площади демонстранты проходили под трибуной Мавзолея Ленина-Сталина, на которой стоял Хрущев и другие руководители, держа в руках знамена с изображениями Сталина. Весной же 1957 года Н.С.Хрущев был вынужден фактически признать провал своей первой атаки на Сталина, сделав несколько официальных заявлений, в которых отметил его огромные заслуги перед советской страной.

В то же время хрущевские обвинения нанесли мощный удар по вере народа в Сталина, но не только в него одного. Признав справедливость хотя бы тех или иных свидетельств из доклада Хрущева и выводов постановления ЦК КПСС, люди не могли больше верить в безграничное человеколюбие и необыкновенную прозорливость Сталина. Чтобы сохранить прежнюю безоглядную веру в вождя, надо было отвергнуть обвинения доклада Хрущева и постановления ЦК КПСС как полный вымысел. Многие, оказавшись перед выбором, кому верить: Сталину или Хрущеву, отказывались теперь верить кому бы то ни было.

По стране ходил анекдот, который отражал отношение многих людей к поведению руководителей. Утверждалось, что во время чтения своего доклада на закрытом заседании съезда Хрущев получил анонимную записку, в которой было написано: "А где вы были, Никита Сергеевич, когда Сталин совершал беззакония?" Зачитав эту записку, Хрущев якобы предложил автору записки встать с места и представиться. Однако никто не спешил признать свое авторство. "Вот я был там же", - якобы ответил Хрущев. Популярность этого анекдота свидетельствовала о том, что вера в рыцарское благородство и мужество партийных руководителей пошатнулась. Создавалось впечатление, что после доклада Хрущева все больше людей считает, что ныне, как и при Сталине, руководители думают только о себе и не способны выступить с самостоятельными суждениями наперекор начальству.

Доклад Хрущева усилил настроения цинизма и неверия, дал мощный импульс процессам моральной и идейной эрозии советского общества. Этой эрозией активно пользовалась западная пропаганда, которая велась против нашей страны. Правда, оказывая сильное эмоциональное воздействие на советских радиослушателей, западные радиостанции не сумели в 1956 году спровоцировать какие-либо выступления против существовавшего строя, постоянно обыгрывая тему репрессий и опираясь на дискредитацию Сталина. Однако они играли роль медленно действовавшего яда, прививавшего слушателям нашей страны привычку воспринимать мир в соответствии со структурой западных ценностей и испытывать постоянную потребность в западной массовой информации и культуре. Постоянное потребление этой духовной пищи вырабатывало также отторжение отечественных ценностей, традиций страны, ее истории.

В то же время эти "голоса" скрывали многие факты из подлинной многовековой истории своих "демократических" и "рыночных" стран, в которых были и рабство, и уничтожение миллионов людей покоряемых народов, и массовые политические репрессии. Они ничего не сообщали и о сохранявшемся в ту пору колониальном строе, резком социальном и политическом неравенстве в своих странах, беззакониях, творившихся чуть ли не в каждом полицейском участке их стран. Лишь много позже в середине 70-х годов единственный за всю историю США чернокожий представитель этой страны в ООН Эндрю Янг позволил себе как-то обмолвиться о том, что в современных Штатах в тюрьмах сидят десятки политических заключенных, но их истинная вина перед обществом скрыта ложными обвинениями в якобы совершенных ими уголовных преступлениях. Однако об этом западные радиоголоса предпочитали умалчивать, а старательно рекламировали советским радиослушателям западный образ жизни, при котором якобы немыслимы беззакония. При этом теперь они могли ссылаться на признания главного руководителя Советского Союза.

Решая чисто конъюнктурные политиканские задачи, Хрущев и другие партийные руководители обнаружили свою неспособность дать ответы на сложные вопросы, которые неизбежно вставали при изучении деятельности Сталина, советского государства, его истории. Ответы на возникшие вопросы требовали значительно более углубленного рассмотрения вопросов общественного развития, чем это было под силу тогдашним советским руководителям. Требовалось объективное и непредвзятое изучение советской истории, не отягощенное соображениями политической конъюнктуры и желанием добиться популярности за счет спекуляции на страданиях людей. В то же время своими запретами на изучение Сталина и всего периода его деятельности, своими пустыми формулировками о "ленинских нормах", "принципах марксизма-ленинизма" советские руководители лишь закрывали возможность понять Сталина и его время. Запутывая вопрос о Сталине и периоде его правления, они одновременно лишали себя возможности избежать новых ошибок в руководстве страной.

Порожденный чисто конъюнктурными соображениями политической борьбы, доклад Хрущева о Сталине породил цепь событий, которые нанесли немалый ущерб стране. Однако эта явная политическая ошибка, с точки зрения интересов страны, была прикрыта созданным "мифом XX съезда", в соответствии с которым после доклада Хрущева страна якобы освободилась от груза ошибок и преступлений и уверенно зашагала вперед.

Опубликовано: Ю.Емельянов. Миф XX съезда // Слово. 2000, №3. С.43-57.

На главную страницу