<< Назад, Часть 6

Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6. Часть 7. Часть 8. Часть 9. Часть 10. Часть 11.

Обратили внимание. Сплошное лечение, лечение и лечение, а Ватутин угасает. Трудно, по прочтению, даже бросить упрек врачам. Они столкнулись с невидимым и коварным для медицины врагом. Даже Бурденко советуется с Никитой Сергеевичем. Хрущев даже в мемуарах властолюбец.

«Опять стали лечить Ватутина. Все делали, буквально все, чтобы состояние его здоровья улучшилось. Не знаю, сколько дней протянул он еще в таком виде, когда опять мне позвонил Бурденко (или его ассистент) и попросил, чтобы я приехал, потому что Ватутин уже находился в тяжелейшем состоянии. Он метался, поднимался на руках, требовал блокнот, карандаш и пытался написать какую-то телеграмму, обращался к Сталину с просьбой спасти его, и тому подобное. Когда я подошел к нему, он метнулся навстречу, обнимал, целовал, был в полусознании, но хотел жить и обращался к каждому, кто мог в какой-то степени помочь отвоевать его жизнь. А я ему сказал: "Николай Федорович, Сталин знает и все сделает, что надо". Действительно, я со Сталиным специально говорил о Ватутине по телефону. Потом Сталин меня же и упрекал, что мы допустили смерть Ватутина. Это я-то допустил! Тут и Бурденко ничего не смог сделать, а что я могу, простой человек, не медик? Сталин сам запретил использовать пенициллин, но об этом он тогда мне не сказал: понимал, что произведет плохое впечатление. А я позднее не спрашивал Сталина об этом, потому что не хотел его как бы упрекать».

Вы, думаете, что Хрущев, просто так изливал свою злобу на Сталина. Ведь нет уже в живых Иосифа Виссарионовича, когда Хрущев наговаривал на магнитофон свои мемуары.  И не без помощи, между прочим, самого, Никиты Сергеевича, тот ушел в мир иной, а все источает к нему ненависть. Думаю, что понимает, что «на том свете, наверняка, будет доставлен к Сталину. И что вынужден,  будет выкручиваться и оправдываться. А Сталин смерит его презрительным взглядом и скажет: « Лаврентий! Разберись…».

«Когда я уходил из госпиталя, то сказал Бурденко: "Мое впечатление таково, что Николай Федорович умирает". Бурденко ответил, что больной еще несколько дней может пожить. Я повторил: "Думаю, что этой ночью и даже вечером он скончается". Действительно, мне через несколько часов позвонили: "Приезжайте, у Ватутина очень тяжелое состояние, мы хотели бы, чтобы вы приехали". Когда я приехал, Николай Федорович был при смерти».

Отдать должное прозорливости Никиты Сергеевича. Говорил, что не врач, а диагноз поставил безошибочно. И последнее, что хотелось привести из его мемуаров, так это своеобразный «елей», который он изливает, якобы, скорбя о боевом друге. Вот уж, лицемерие, смешанное с ложью.

«Так оборвалась жизнь этого замечательного человека, преданного Коммунистической партии. Советскому государству и своему народу, честнейшего, преданнейшего, трезвого во всех отношениях и сугубо принципиального. Я не много видел военных, чтобы они были такими хорошими коммунистами, каким являлся Николай Федорович Ватутин. Так я расстался с ним, потеряв хорошего товарища и верного друга. Я не был столь близок с ним до войны, но сблизился во время войны, глубоко уважал его и уважаю память о нем».

Это все он привел с единственной целью – отвести от себя всякие подозрения связи с довольно загадочной смертью Ватутина. Помните, выше я заострил вопрос «Почему Ватутин о своей высокой температуре сначала сказал Хрущеву, а не лечащему врачу?» Да потому - что, Ватутин находился, в тот момент, ни в госпитале, ни в клинике, ни в каком-ином медицинском учреждении. А где же он был, в таком случае? – спросит читатель.

Обратимся к воспоминаниям Ивана Владимировича Ковалева, бывшего в то время начальником Управления военных сообщений и вот, что он сказал в беседе историку Г.А. Куманеву:

« Позже, весной 1944 года мне довелось говорить <…  > с Николаем Федоровичем Ватутиным. Он был серьезно ранен, лежал в Киеве, но не в госпитале, а на квартире у Н.С.Хрущева. По дороге с фронта в Москву, узнав о ранении, я навестил его… Он с супругой жил на квартире Хрущева. Хорошая обслуга – врачи, сестры. Даже киномеханик тут, крутит в столовой фильм о войне».

Вот почему, Хрущев, так вилял хвостом, прикидываясь «хорошим товарищем и верным другом». Чтобы отвести от себя подозрения, вот цель всей той лжи, которую он изливал выше. Значит Ватутин, все первые дни по приезде в Киев, находился не в Центральном Киевском госпитале, а на квартире у Никиты Сергеевича!  Не совсем, думается, так. Ватутина привезли в  госпиталь и Бурденко его осмотрел. Помните, у Хрущева: « Бурденко, осмотрев Ватутина, сказал мне: "Ничего страшного, его рана не опасна, мы его, видимо, сумеем  поставить на ноги, и он приступит к исполнению прежних обязанностей". После отъезда Бурденко в Москву, Хрущев хитростью, а как же иначе, переправил Ватутина к себе на квартиру. Всегда мог сослаться, сам же,  мол, Бурденко сказал, что «ничего страшного». Водитель Кабанов, тоже подтверждает, что « генерал был оптимистичен: "Ну, ребята, недолго мне тут отдыхать осталось, скоро обратно, на фронт...»

И только, когда у Николая Федоровича поднялась температура, Хрущев вызвал врачей, да и то, направил их по ложному следу, насчет малярии. А может, читателей своих мемуаров? Значит, выходит Хрущев, специально затащил к себе Ватутина? По всей видимости, это так. Да, но как же допустили до заражения крови приведшей к гангрене, с последующим летальным исходом. Неужели, Хрущев, мог пойти на такое, что не допускал к раненому врачей? Почему не допускал? Вполне возможно, что даже и не препятствовал, а скорее наоборот. Чтобы лучше понять произошедшее с Ватутиным на квартире у Никиты Сергеевича, нам надо немного поднабраться знаний в медицине, а точнее,  в разделе военно-полевой хирургии, где приводится практика обработки ран.

>> Продолжение, Часть 8